In the Pleasure Groove: Love, Death and Duran Duran

[Эйлин]

Дааа... вот ведь какая штука, они были совсем такие же как и мы в проявлении своей фанатской любви.

Любовь - она везде имеет общие черты. И за пластинками на велосипедах ездили. А что касается впечатлений, у английских ребят возможности были побольше наших, в плане попасть/увидеть, а время урожайней. Если бы в ДК Меридиан, что в двух остановках метро от меня, каждый год давали концерты Дюраны/Депеши/Скорпы (а не раз в 3-4 года на одном стадионе), впечатления тоже были бы яркие.

Спасибульки

Пожалуски!:) Всё же сманила меня книга. Там интересные главы, будет время - дальше буду выкладывать.

[Эйлин]

Итак, следующая глава. В которой Джонни (ой, тогда ещё Найджи) прогуливает школу и интересно рассказывает о первых шагах в городской культуре. Описания до боли напоминают СССР...
Все главы будут идти по порядку и без сокращений! Курсивом - мои комментарии.

Глава 10. Бирмингемский фланёр. Birmingham Flaneur.
Я отточил искусство прогула до совершенства, когда начал проводить весь школьный день в центре Бирмингема. Я больше не ездил на автобусе в Реддич, в школу, я просто пересекал улицу перед остановкой и вместо школьного автобуса садился в идущий до Сити.
Я любил мидлэндские красные двухэтажные автобусы. Хоть они и были старыми, они ездили лучше, чем медленные, замызганные западно-мидлэндские автобусы, и были приятнее для глаз, благодаря опрятной и компактной наружности. Просто взгляд на один из них, который проезжал по холму и съезжал к остановке на Ольстерской дороге, всегда вызывал у меня улыбку.
Я всегда садился на верхнем этаже, если мог, занимая одно из пары передних сидений. Мне нравилось любоваться путешествием с наилучшей точки обзора, возможной в автобусе. Мимо Мэйпола и «Уголка игрушек Бейтса», через Королевскую пустошь с громадой супермаркета Сейнсбери, где я отныне подрабатывал на выходных. Мимо старого поместья Невилла Чемберлена в Мозли и Эджбастонского крикетного клуба, вверх по Бристольской дороге и мимо кинотеатра АВС (теперь МакДональдса), облупленного отеля Олбани, поворачивая направо, к пабу «Корона», и затем мимо кинотеатра Джейси, где мы с мамой раньше смотрели мультики и короткометражки, но к тому времени круглосуточно крутившему +18. А затем, мгновенно, со света дня в темноту автобусного депо.
Где и начинались приключения.
Есть ли что-то более потрясающее, чем звуки и запахи города? Забудьте об архитектуре; шум внутри этих уныло черных автобусных станций был чем-то особенным. Биение передач, пыл пятидесятилетних дизелей, гудящие в ре-бемоль миноре сигналы отправления. И запах: арматуры, огня и смазки, он будто шкворчал на огне, чуть не закипая. Ах, Красная Эскадра Средиземья, эти труженики свободы, призывающие провинцию в город и город к провинции!
От вокзала, я через двойные раздвижные двери попадал в магазин Буллринг, ещё более шумный и пахучий. Рыбный магазин, цветочный, скобяной, мясники в белых хлопковых фартуках и колпаках, криком привлекавшие к своим товарам, и один маленький киоск с записями, где я впервые услышал Боба Марли. Я направляюсь к лифтам, несущим меня в более новый Буллрингский торговый центр, относительно тихий и утонченный.
Самой поразительной деталью Буллринга был их внутренний торговый мост, изготовленная в семидесятые копия моста Понте Веккио во Флоренции. Это было одно из семи чудес Бирмингема.
Прямо на мосту был ещё один магазин музыки, тогда на входе в зал Mayfair, ныне запертый, и, возможно, я сделаю остановку в пекарне Хоули, у выхода вниз, на Нью-Стритскую ж/д-станцию, ради чашки чая. Затем в Тресхолд Рекордс, принадлежащий бирмингемской прогрессив рок-группе The Moody Blues. Да, The Moody Blues, владели собственным лейблом – который имел сеть магазинов – что сейчас немыслимо.
Мне нравилось разглядывать импортные и комиссионные винилы в магазине «Редких записей Реддингтона», за «Co-Op» (то ли кооперативный банк, то ли магазин, вообще от лексики Джона в этой главе пахнет брежневскими временами, - прим. пер.). Все мы, на протяжении многих лет, Дэнни Реддингтону души продавали. Он был панк-ростовщиком. В 77ом, мне пришлось взять у него те гроши, что он предложил за мою коллекцию альбомов, чтобы суметь купить первую электрогитару и усилитель.
Я был юным бирмингемским фланёром, лениво гуляющим вдоль Нью-Стрит. Это был не Париж, но мне хватало.
В 10 часов утра я направляюсь на станцию Мур-стрит, на встречу с преданным фаном Рокси Маркусом, который отрывался от своей рабочей смены в 10.30. Маркус выдавал билеты веренице ежедневно ездящих на поезде в и из города людей, смотрел на меня и улыбался: «Я заканчиваю через минуту и умираю с голоду!».
Он оставлял свою форменную кепку на крючке на двери касс, и мы быстро уходили, сунув руки в карманы, через пешеходный туннель под Куинсвэй, на ходу обсуждая слухи и идеи, в основном, музыкальные. Маркус был на несколько лет старше меня и имел продвинутые вкусы. Он любил сольные записи Ино, особенно последний альбом, Another Green World (Иной зеленый мир, - прим. пер), который я находил немного безумным. Принты с альбома украшали гостиную квартиры, которую он снимал со своей девушкой Аннет.
Аннет работала в городе и часто встречала нас во время своего обеденного перерыва. Втроём мы кушали сэндвичи или шли в «Оазис», крытый вещевой рынок, или в «Автобусную остановку» (один из крутейших бутиков), где Аннет высматривала одежду. Это был 75ый, всё ещё эпоха множества блесток и блеска, но также было влияние Северного Соула, в виде свитеров со звездами и футболок в обтяжку. Мешковатые штаны (Baggies pants, Алладины, - прим. пер) становились ещё мешковатей. Шестикнопочные штаны (six-buttons pants, узкие брючки, - прим. пер) с боковыми карманами. Дешевка с уличного прилавка.
Я составлял личную карту города по трехъярусной системе. Сейчас вы её уже отгадаете: магазины записей, точки перекуса и одежда. Я мог провести целый день, гуляя с яруса на ярус и на ярус.
И затем наступало время Virgin.
Virgin Records был началом империи Virgin. До авиакомпании, кредитования, медиаимперии, колы существовал лишь универмаг записей. Среди музыкальных магазинов они наименее походили на корпорацию.
Virgin был самым богемным местом, где я бывал; анклав хиппи; полы, разлинованные самолетными креслами, и никакого лимита на то время, которое ты можешь сидеть и слушать музыку из невероятно огромных наушников. В этом была вся суть. У них были вертушки для пластинок позади прилавка, и ты мог попросить их поставить нравящийся альбом. Менеджер давал мне подработки и расплачивался ненужными постерами с витрин, которым я давал вторую жизнь на стенах моей комнаты. Однажды он дал мне билеты на группу Gong (интернациональная прог-рок группа, - прим. пер), на их шоу Planet Gong и The Pot Head Pixies.
Когда Virgin переехал в сверкающий, высококлассный мегамаркет на Нью-Стрит, я был первым посетителем, купившим там альбом – дебют Doctors of Madness (британский протопанк, - прим. пер) – и был награжден бесплатным альбомом Мика Олдфилда, Ommadawn, который я так и не открыл никогда. Мик Олдфилд? Кому интересно?
(Коммент переводчика: как поняла, Олдфилд – мультиинструменталист, игравший прог-рок, этнику и многое другое. Фишка слов Джона в том, что музыкант высокого уровня был им неинтересен, зато панки, рубившие «правду-матку» про болезни общества – очень.)
Всюду в Бирмингеме были монументы героев парового века, героев производства и техники. Викторианская часть города, построенная на пике его богатства, была его ДНК, клеточным ядром, мнимо солидным и непоколебимым, но Бирмингем не переставал меняться никогда.
В 75ом, это был прекрасный современный город, и я никогда не завидовал парням вроде гитариста Sex Pistols Стива Джонса, которые выросли в Лондоне. Как в 16 лет найти на земле свой путь сквозь груду кирпичей, я просто не знал. В 16, я должен был исследовать свой город. Всё то в нем, что я любил. Мне всегда хотелось провести там время. При свете дня я совершал на город свои партизанские набеги, заполняя свою голову культурой, а затем шагал на красный автобус обратно в Холливуд. Я никогда не покидал город с пустыми руками и, сидя на высоком «насесте» в автобусе, изучал свою добычу: альбом или журнал, а Центр города скрывался в дали, когда автобус тянулся на юг, унося меня к безопасности и уюту моей спальни, моего прибежища.
К концу моих школьных дней, я умел идеально выстраивать это путешествие. Я подходил ко входной двери дома 34 на Саймон Роуд (дом Тейлоров, - прим. пер) как раз, когда школьный автобус высаживал моих одноклассников. Сосунки!

[Эйлин]

В 77ом, мне пришлось взять у него те гроши, что он предложил за мою коллекцию альбомов, чтобы суметь купить первую электрогитару и усилитель.[/b]

На этой фразе мне вдруг так стало жалко Найджела. Копил-копил коллекци, а потом в один день пришлось расстаться.

[Эйлин]

Поспела глава 11. Она интересная. В ней Джон делает первые шаги, как музыкант!

Глава 11. Нервный парень-аутсайдер. / Neurotic Boy Outsider.
Если город был классом, то New Musical Express, NME, был учебником. В NME в семидесятых писали самый потрясные, модные авторы; Ник Кент, Чарльз Шаар Мюррей, Ян МакДональд. Они выглядели как рок-звезды и жили как рок-звезды, оттягиваясь и принимая наркотики большинство ночей в неделю. Или заставляя нас верить в это.
Мир музыки, открытой НМЭ, был откровением. Из недели в неделю на обложке мог быть Майлз Дэвис или репортаж с нью-йоркского концерта Дэвида Боуи, или вести о Бобе Марли с Ямайки.
Моё юное, отчужденное «я», не связанное больше ни со школой, ни с церковью, НМЭ признавал частью чего-то. Частью клики, со своим собственным языком, на котором я учился говорить.
В конце девяностых, в книжном обзоре, газета Guradian написала, что «НМЭ семидесятых ответственна за появление поколения невротичных парней-аутсайдеров».
Я был одним их этих парней.
Меня неуклонно тянуло к поп-музыке и культуре вокруг неё. Я совсем перестал ходить в школу, но не чувствовал, что сбился с пути. Музыка питала меня, и пока я получал питание, не всё ли равно, откуда оно бралось?
Музыка семидесятых коснулась многих подростков, сидящих в своих комнатах на окраине, живущих в клаустрофобии из-за папиного военного синдрома и маминого религиозного фанатизма.
Где бы я ни был, я отстукивал ногами ритмы, барабанил по крылу машины или «играл на клавишах» на кухонном столе. Но до мамы и папы доходило медленно, и понадобились годы, прежде чем кто-то из них сказал: «Может, нам надо бы положить перед ним музыкальный инструмент!»
Единственным инструментом в моей семье, насколько знаю, был расстроенное пианино в доме бабушки, под которое я любил приплясывать. Потом, в 1975ом, мои родители наконец-то купили мне гитару, черную акустическую классическую модель, подобной той, на которой, я видел, играл Брайан Ферри, но я не представлял, как настроить её, и никому не пришло в голову помочь мне уроком или двумя. Пара струн была порвана, и не прошло и месяца, как гитара была засунута за буфет.
Я не знал, могу ли стать «музыкантом». Музыканты ходили в музыкальные школы, становили виртуозами или зарабатывали свои делом, разъезжая туда-сюда по автомагистралями на попутках. Я себе представлял это так, потому что артисты, которые притягивали моё внимание в середине семидесятых, были «крутыми» группами как Genesis или Who, с потрясающими солистами, или прогрессив-рокерами, как Van der Graaf Generator или Queen. Ты не мог просто выскочить на сцену и начать играть, как они. Нужны были годы посвящения.
Но в 1976ом произошло нечто, что всё перевернуло. Sex Pistols выпустили свою первую запись. Только “Anarchy in the U.K.” не была лишь записью, она была революцией. Песня, которая изменила всё, не только для меня, но для всего моего поколения.
Я помню, как пришел домой после её покупки. Мне было 16. Был ноябрь, я взметнулся по лестнице в свою комнату – куда переехал папин хай-фай (муз. центр, - прим. пер) – поставил динамики на подоконник и развернул их наружу, распахнув окно пошире. И проигрывал запись так громко, как выкручивалась рукоятка, над соседями, снова и снова, и снова, так громко, как вытягивала громкость.
Пошли эти соседи. Пошли они все.
«Я не тот, кто вы думаете! Я – это Я!»
После того, как я сыграл песню десятки раз, меня охватило возбуждение.
«Где эта гребаная гитара? Где она есть!?»
Я откопал её, и начал терзать её, две расстроенные струны, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, извлекая “Anarchy in the U.K.”.
И это, блин, был рок!
Акустическая гитара, спасенная из-за буфета, не могла рубить, как следует. Мне нужна была электро-гитара, и я нашел экземпляр Фендер Телекастера в секонд-хэнде за 15 фунтов.
У неё было побитый «оригинальный» дизайн «лучи солнца» (sunburst, градиент от темного дерева к светлому, обычный окрас гитар, - прим. пер), что не подходило к моей эстетике. С папиной помощью, я распылил по корпусу гитары краску «белый горностай», краску, которая валялась у папы в гараже, цвет его второго Ford Cortina. Я признателен этим шести струнам за то, что они были выше моих способностей и определили мой выбор использовать лишь пять струн. На деле, мне и не нужны были все они. В определяющей классике панка “Boredom”, группы Buzzcocks, Пит Шелли играл гитарные соло, используя только две ноты. Такие были времена.
Мы всё ещё были лучшими друзьями с Дэвидом Твистом, парнем, познакомившим меня с Ником. Я любил проводить время в доме Твистов, потому что его родители пускали нас, и даже поддерживали нас, колошматить наши инструменты в его спальне; ещё у Дэвида был маленький усилитель, собранный его папой для него.
Ник проводил всё больше времени со своей подружкой, Джейн. Когда бы я ни пришел в дом Ника, то чувствовал себя третьим лишним. Такого не было с Дэвидом, который тоже был один, одинокий лузер, как и я. Насколько круто было ощущать музыкальное творчество, настолько мы были совершенными нердами (лузерами, тормозами, - прим. пер) на другом уровне – до нас не снизошла ни одна девушка.
Дэвид пел, я колотил мою гитару, и мы проводили пародии на концерты, дополненные «огни гаснут», «огни загораются» и «интро музыкой». Писались песни, и Джон Вест и Банка Сардин дали своё первое выступление перед обоими наборами родителей на Рождество. Классическое глупое название. Бессмысленное.
Нуждаясь в расширении звука, я убедил одного из моих школьных друзей, Роя Орбисона, имевшего малый барабан и тарелки, купить там-там, а затем неожиданно возник ещё один друг с бас-гитарой. Мы стали группой.
И это было то самое, люди, то самое. Это было подобно удару молнии. ВОТ, чем я хотел заниматься. Я ЗНАЛ, что не хочу играть в футбол в парке.
Мы перенесли свои инструменты к Гарету, нашей бас-гитаре. Его семья жила в большом доме с парковкой и площадкой вокруг, и это было подходящее место для практики. Плюс, у него были две сестры, Хайди и Дебби, которым нравилось сидеть и смотреть на нас, и это ободряло. Даже мама Газа была милой, так что в доме были женщины, которым вы могли играть, что архи-важно.
Я верю, это и называют Музой.

[Эйлин]

Новая глава, 12. В которой Джон впервые попадает в группу, а также в его жизни появляется Стивен Даффи!
В этой главе много музыкальных терминов и названий, что-то я переводила, что-то поясняла в скобках. Приятного чтения.

Глава 12. Шоковая терапия / Shock Treatment.
Дэвид, Гарет, Рой и я побывали на концерте панков «101» (punk-rock 101, искала, что это, но нашла лишь название группы, - прим. пер), и переименовали нашу группу в Шоковую Терапию, из названия песни Ramones (панк-отцы, - прим. пер) «Gimme Gimme Shock Treatment».
Мы начали писать песни. Простые, очень в духе времени и места. «Свобода слова», «Я не могу помочь», и «Королевство сегодня» могли быть написаны абсолютно любой британской подростковой группой на этой же неделе, хотя названия вроде «Девушки с обложки» и «Striking Poses» вызвали иной интерес, нежели политический. Они не были глубокими, почти все были подражаниями, но это были ПЕСНИ, с куплетами и припевами, и с зачатками гитарных соло. Мы разучили ещё и пару каверов; трёхаккордовую панихида The Stooges «I wanna be your dog», на которую любой мог получить права, и «Substitute», песню The Who, кавер на которую сделали Пистолеты.
Я не был вокалистом, фронтменом. Но я знал, что мы должны делать. Я знал, что нам нужно выступить, так что я вкрадчиво уговорил школьный комитет позволить нам сыграть на летнем балу, через несколько недель, в июне 1977ого.
Я потерял интерес к Top of the Pops и супергруппам вроде Genesis. Гораздо захватывающе и большим удовольствием было смотреть на выступления молодых групп в клубах, что позволил панк. Смотреть, как они вырастают за месяцы.
Следующим шагом было следование за местными группами по городу. Глядя, как они вырастают уже за недели. В этом было ещё большее чувство единства.
Сидя в автобусе до дома, мы с друзьями разбирали выступления: «Ты заметил, что у них новый гитарный усилитель? Тебе понравилась та новая песня, с которой они начали?» И ещё мы критиковали постеры и флаерсы, попавшие к нам в руки.
Площадкой для летнего бала Комитет шестого класса выбрал Футбольный клуб в Хокли Хиф («Хоклийской пустоши», - прим. пер). Барная стойка вдоль задней части зала, стандартно несколько столиков и складных кресел и танцплощадка перед ними. Еще там были окна от пола до потолка с обеих сторон зала, а поскольку был июнь, в зале никогда не было достаточно темно. Сцены не было, так что мы расположили нашу скудную коллекцию инструментов на полу, наш сценический звук усиливал одолженный нашими друзьями из группы The Perfects настоящий стоваттный усилитель Stingray от Carlsboro.
Я никогда не испытывал ничего острее, чем трепет от подключения своего Телекастера к этой машине.
Когда я встал перед своими одноклассниками, сжав это оружие, все правила изменились. Я больше не был тормознутым Найджелом, которого никто не звал в команду, который одинаково избегал и призов, и внимания, и соперничества. До сего вечера я был никем, но сейчас я шёл в атаку.
Я был бомбой.
Я не брал уроков и, ясное дело, не был виртуозом, но я написал несколько песен и, несмотря на скромную технику, когда моя гитара напиталась через Карлсборо и дисторшину от Big Muff, звучало это круто.
Я владел достаточной мощью и зарядом с моей пятнадцатифунтовой гитарой и заемным усилителем, чтобы взбудоражить восприятие тех, кто так обо мне думал. Я мог видеть это на их лицах. Они не совсем понимали, но все, и парни, и девушки одинаково, чувствовали, что происходит некий осязаемый, подобный химической реакции, сдвиг в иерархии.
К концу вечера, я точно знал две вещи:
1. «Шоковая терапия» была великолепна.
2. Не могу дождаться сделать это снова.

«Шоковая терапия» сыграла горсточку концертов – мы даже удостоились статьи в местном музыкальном фанзине Brumbeаt – и затем превратилась в Assasins, Ассасинов. Я сохранил флаерсы обеих групп из клуба «Золотой орёл», на Хилл-стрит, оба раза на разогреве у The Perfects. Потом я и Дэвид встретились с Марком Уилсоном, диджеем на сцене, которой попросил нас присоединиться к группе, в которой он сам пел и играл на гитаре, - к Dada (рыла инет, оказывается, означает Дадаизм, направление в искусстве 20ого века). Dada была гораздо более прихотливой музыкальной смесью, чем Shock Treatment. Хозяин магазинчика одежды Джон Броклесби играл на розовом басу от Vox и пел свои собственные песни. Мы привели фана Рокси Маркуса играть на стилофоне, установленном на гладильной доске (очень дадаистично), а Дэвид переключился с вокала на ударные. Насколько же безумно это было?
Жена Джона Хизер сделала нам интересные наряды - белые жакеты с кожаным воротником, красиво скроенные; такого рода вещи они и продавали в своём магазине – что придавало нам вид и классический, и яркий.
Песенник The Dada открывался песней «Toyroom», неуравновешенным гимном Марка Уилсона радостям детства, певшимся под заикающийся диско ритм. Аккорды были DA/DA (Ре-Ля/Ре-Ля, кажется так, - прим. пер), и длилось это семь минут. Для мейнстримной музыки не годилось.
Мы пришли в «Корону» на Хилл-стрит и спросили там, можем ли мы использовать их чердак (upstairs room, - прим. пер) по вторникам. И так, в мае 1978ого, мы заполучили там базу.
Я очень верю в «базы» - играя на одной площадке, каждой ночью, неделю за неделей, ты развиваешь чувство того, кто ты есть и куда идешь. У тебя есть цель – совершенствоваться – и каждую неделю ты получаешь обратную связь от тех, кто решил придти. Сперва, аудитория будет почти всегда состоять из друзей и семьи, но спустя какое-то время, если у тебя есть, что выразить, молва будет расходиться, и люди, которых ты никогда не встречал или не знал, будут смотреть на афишу и платить деньги, чтобы послушать твою игру.
Тем летом, после рассказа скептичному завучу старших классов по профориентированию, что я хочу быть «поп-звездой», я поступил в Бирмингемский Политехнический Колледж Искусства и Дизайна, на двенадцатимесячный базовый курс. Я никогда не бросал рисовать дома и заполнял тетради эскизами постеров и логотипов группы. Этого занятия и моего энтузиазма хватило, чтобы получить место, несмотря на отставание в гимназии (она же grammar school, - прим. пер).
Базовый курс предлагал фантастический «шведский стол» основной подготовки в искусстве графики, моды и текстиля, изобразительного искусства и фотографии за один год, с целью помочь тебе решить, в какой области ты захочешь специализироваться для получения диплома.
Для меня, тем не менее, решение отправиться в Колледж Искусств было скорее вдохновлено музыкальными героями – Джоном Ленноном, Китом Ричардсом, Брайаном Ферри – ходившими в Колледж Искусств. Я надеялся соединиться с другими единомышленниками, как и они сами.
Что я и сделал.
Студентом, который больше всего меня притягивал, был Стивен Даффи, будущий основатель группы Lilac Time («Время сирени» - прим. пер). В изостудии, пока остальные стремились срисовать каждую деталь модели так тщательно, насколько возможно, Стивен хватал палочку угля и, с силой истерзав свой лист бумаги тремя или четырьмя жесткими штрихами, вручал его потом преподавателю, как бы говоря: «Мне это ничего не стоило!» Преподаватель неизменно объявлял: «Смотрите все! Стивен ухватил суть!»
Вдобавок, Стивен писал песни и играл на басу. Безладовом басу. Он был далеко впереди меня. Он носил шифон с узорами и макияж в колледж и со знанием дела говорил о Керуаке и Циммермане. Одна из его песен пробилась за счет загадочного названия «Newhaven to Dieppe (And No Wonder)» (Из Ньюхейвена (англ. город) в Дьепп (франц. город) (И не удивляйтесь), - прим. пер).
Dada уперлась в стену и не имела будущего. Ныне я хотел быть в одной группе со Стивеном, но мне нужно было подкрепление.
Я предложил Стивену познакомиться с Ником Бейтсом.
Как и все остальные в этом году, Ник хотел играть на гитаре, и я должен был показать ему как. История о глухом, ведущем слепого.

[Эйлин]

Пока не ясно, женится Ник или нет. Надеюсь оживить форум 13ой главой. Эта зарисовка о походе Ника и Найджа в клуб "У Барбареллы". В книге несколько глав-зарисовок, набранных курсивом.

Глава 13. «У Барбареллы».
Мы проходим через двойные двери. Внутри грохочет музыка, слышен запах пива и сигарет. Оплачиваем вход у девушки за стойкой. Один фунт, тридцать пенсов. Мы неловко вертим, отсчитывая, наши деньги, мой заработок в местном супермаркете, а у Ника – за работу в выходные в мамином магазине игрушек. Получаем взгляд-пропуск у вышибалы. Держаться спокойно и круто, и не привлекать внимания, как в той сцене из «Лихорадки субботним вечером». Ограничение по возрасту в английских ночных клубах – 18 лет. Мне семнадцать, а Нику пятнадцать, но мы здесь бывали достаточно часто, чтобы понять, что нам столько дают. Мы спускаемся по покрытому коврами коридору, музыка впереди уже достигла впечатляющей мощи. Перед нашими глазами, на стене слева заведение провозглашает себя: «Крупнейший ночной клуб в Европе, «У Барбареллы».
Всюду в тусклом освещении оттенки красного. Тут осязаешь красный. Тут пахнет красным. Темно-оранжевый ковёр, теплый и приятный после нашей двадцатиминутной поездки через центр города до сюда. Пройти ещё двадцать шагов или пройти мимо маленького бара, в котором я никогда не бывал – и не помню, чтобы он был открыт – мимо туалетов (избегайте их, если возможно: будучи один, ты всегда здесь уязвим и открыт для атаки, особенно после того, как выпивка сделает своё дело с самыми агрессивными зрителями). В конце красного тоннеля, Ник и я попадаем в главную залу клуба.
Музыка сейчас такая громкая, что всем приходится кричать, чтобы извне их услышали. Общение переходит на новый уровень минимализма. Всплеск инстинктов. Диджей, Уэйн «Пластиковый позёр», играет регги – «Cocaine on my brain», от Dillinger, музыку, что темна, черна и опасна.
Музыка никогда не звучала лучше, чем эти звуки в этом зале.
Книзу от пульта диджея располагался танцпол, размером с двойной гараж, заполненный панками и нью-вейверами. Ник и я безусловно вычислялись как последние. Мы оба всё ещё носили довольно длинные волосы, и я всё ещё был в очках, невозможных для панка. Никакого больше глэм-рокового шмотья. Ник был в простой белой рубашке и узком черном галстуке, а я - в черной рубашке, на которой я трафаретом по центру сделал надпись «1977», в честь the Clash.
Справа от танцпола было несколько столиков и кресел, и прямо перед нами, в трёх тускло освещенных шагах, растянулась длинная, широкая барная стойка, утыканная ребятами между восемнадцатью и двадцатью пятью, которые всё пытались сделать заказ. Если смотреть через танцпол с нашего места, то увидишь сцену, около метра высотой, где появится сегодняшняя группа. Группа панков уже собралась около цены, ожидая. Они зря занимают драгоценное место на танцполе, потому что сами не танцуют. Они здесь посмотреть и послушать живую музыку. Опуская взгляд на время на своих часах, они проверяют каждое движение вокруг сцены и за ней.
Идет двенадцатый час, и это «детское время» для Ника. А я уже на первом курсе колледжа и удивляюсь, как же много ночей я врал моим родителям, которые думали, что я занимаюсь в доме Ника. А на сцене роуди проверяют микрофоны, клавишные, усилители. Мы поднимаемся по лесенке в бар, за двумя Колами, и я зажигаю сигарету, «Выбор школьника». Отсюда лучший вид на сцену и нет опасности получить плевок, что со мной случалось пару раз, когда выступали the Clash и Generation X.
Этой ночью клуб был набит так, как я доселе не видел. Это было первое бирмингемское хедлайновое выступление «Блонди», и они вот-вот «взорвут». Шёл февраль 1978ого, и завтра они снимут новый сингл, «Denis» для выступления на Top of the Pops. Дебби Харри мгновенно станет сенсацией, проснется знаменитой.
Время идёт медленно. Мы уже управились с колами. Скурили много сигарет. Мы оба втайне надеялись, что группа не выйдет слишком поздно, чтобы мы могли успеть на автобус в час ночи. Был и прошел разогрев. Теперь ночь принадлежала хедлайнерам. Толпа разрослась, и никого больше не интересовало, что играет диджей Уэйн. Каждая новая песня означала лишь ещё три минуты перед гаснущими огнями и появлением группы на сцене. Ребята под и впереди нас скандируют: «Блонди, Блонди, Блонди…»
Ник и я улыбаемся друг другу.
Мы дождались.

А следующая глава вообще классная: там впервые появляются буквы ДД, а также мы узнаем об исторической стычке Стинга и ДжейТи, о которой я узнала впервые. Она длинная, что и хорошо, и плохо, так как я сильно занята. Разгар учебного года, всё же.

[Эйлин]

Тадааам. Всё же, удалось одолеть обещанную 14ую главу!!! Итак, дебют самого первого состава ДД, куча музыкальных терминов и жаргона, которые я постаралась разъяснить или перевести, мои текст в скобках или курсивом, и пара смешных, и пара трогательных историй. Особенно конец.

Глава 14. Ballroom blitz с синтезаторами.*
*Ballroom Blitz – песня глэм-рок группы Sweet, вышла в 73ем. Переводится как «Блицкриг на танцплощадке». Одна из ключевых песен эпохи.
Я не знаю, то ли мы жили в особые времена, либо просто от того, что нам было по семнадцать, но нам казалось, что в то время в музыке постоянно происходило множество событий; панк-рок перетёк в Новую Волну, понятие, которое включало почти всё, что делалось кем-либо в возрасте двадцати двух. Появилось столь много форм музыки, вдохновлявшей нас. Siouxsie and the Banshees были фаворитам, и я чувствовал, что заинтересовался ими, потому что видел, как они играли для шестидесяти человек, потом целой сотне, затем тысяче, а затем они получили контракт на запись, который привел их на Top of the Pops.
Другой моей любимой группой была Heartbreakers, основанная Джонни Фандерсом, экс-New-York Dolls. Малкольм МакЛарен вытащил их в Великобританию, играть с Sex Pistols в их туре «Anarchy in the U.K.», и домой они, де-факто, уже не вернулись. Они спелись с британскими панками и обнаружили, что могут выступать перед аудиторией большей, чем в Штатах. В Фандерсе на сцене было что-то волнующее, опасное и непредсказуемое. Это нью-йоркское своеобразие. А возможно, его героиновая зависимость. Фандерс физически ощутимо охватывал аудиторию.
Стив Джонс открыто говорил о влиянии стиля игры Фандерса на его стиль. В документалке «The Filth and the Fury», («Грязь и ярость») есть потрясающая сцена, заснявшая двух гитаристов, играющих в унисон, которая весьма ясно показала, сколько подхода Фандерса слямзил Стив.
Нечто похожее происходило и со мной. Я учился брать фандерсовские ключевые лиги (signature slurs; лига – дуга в нотной грамоте, объединяющая слитно играемые ноты. То есть, Найдж играл основные муз. фразы, переливы, - прим. пер) и гитарные партии, и транспонировал их на бас, под аккомпанемент насмешек (accompanying sneers – Инет перерыла, не нашла такого термина в музыке, - прим. пер). Впервые я увидел сценическую магию Фандерса в Бирмингемском Университете. На разогреве была группа, о которой я раньше не слышал, Police. В то время я мог втихую протащить кассетный магнитофон на любой концерт, что и делал, и оставил машину на запись, когда они начали играть, даром что не знал, кто они такие. Было вполне реально, что группа, о которой ты никогда не слышал вчера, сможет стать твоей любимой группой завтра.
Вокалист Police, также игравший на басу, поразил меня тем, насколько умным и «не-панковым» он был. После второго номера, он решил пообщаться с аудиторией, в основном, их студентов. Слишком фамильярно, помню, подумал я тогда, не зная, что Стинг был учителем и говорил «по-студенчески» лучше, чем когда-либо говорил «по-панковски».
Стинг: «За нами следующими будут Hearbreakers».
(Улыбка мне и ещё пара другим).
Стинг: «Знаете, они не умеют играть».
Я: «Да пошёл ты!»
Стинг: «Кто сказал «Да пошёл ты»?»
Я: «Ну, я». (Всё это запечатлено на кассете).
Стинг: «Это, ведь, правда. Они классные парни, но играть не умеют».
Я: «Пошёл ты, молокосос!»
Стинг: «Вот увидите. Следующая песня называется «Fall Out»! Раз, два, три, четыре…»

Он был неправ насчет Heartbreakers. Они были просто нечто той ночью. В 1993ем, на ВВС, съемках для Top of the Pops «Ordinary World», я стоял рядом со Стингом, глядя на мониторе запись нашего выступления. Я подумал про себя, что должен рассказать ему про ту ночь, но прежде чем открыл рот, он повернулся ко мне и сказал: «Хотел бы я написать эту песню».
«Лучше потом», - подумал я.
Другой поворотной точкой было впервые воочию встретить Human League. Ник и я увидели их на разогреве у Siouxsie and the Banshees и Penetration в Зале Мэйфэйр в ТЦ «Буллринг» (Mayfair Ballroom, музыкальная площадка в Бирмингеме, вроде нашего «Олимпийского», - прим. пер) и смотрели на них в молчании, удивленные и ошеломленные. У них не было ударника. И гитар.
Их заменили три синтезатора и драм-машина.
Так что гораздо более захватывающим, чем мои попытки научить Ника гитаре, было предложение добыть как-то синтезатор и поставить Ника за него.
Мама Ника, Сильвия, выдала 200 фунтов на покупку первого синтезатора Wasp, который привезли в Бирмингем, в музыкальный магазин Woodroffe. Это была лучшая инвестиция за всю её жизнь.
Ещё мы купили ритм-машину Kay за 15 фунтов. У неё были такие режимы как «мамба», «фокстрот», «медленный рок» и «вальс». Итак, с Ником, контролирующим клавиши, устанавливающим темпы и нажимающим на кнопки на Kay, Стивом, поющим и играющим на басу, и мною на гитаре, втроём мы сделали нашу первую запись на кассетный магнитофон, на чердаке игрушечного магазина мамы Ника. Получившийся «альбом» мы назвали «Рассвет и закат». А себя назвали группой Дюран Дюран.
Откуда пришло имя? Каждый фан это знает. Из фильма «Барбарелла», где Джейн Фонда снималась в роли самой прекрасной космо-агентессы, которую знала галактика, несшей миссию «найти Дюранд-Дюранда и… сохранить порядок меж звездами».
А почему не группа «Дюранд-Дюранд» (в оригинале же он Durand-Durand, - прим. пер)? Потому что в фильме не слышны ни последние «д», ни дефис, а IMDB тогда не было.
Бедный старик Дюран(д), исполненный Майло О’Ши, укравший Чрезмерную Машину (Excessive Machine, честно не помню, как перевели в фильме, - прим. пер) – машину, гарантировавшую женщинам extreme pleasure и не только – и кто мог обвинить его? А Вуди Аллен его потом пародировал. «Барбарелла» - шедевр евро-китча, и мы всегда гордились нашей ассоциацией с этим фильмом.
Мы пригласили друга Стива, Саймона Колли, играть на кларнете и порой на басу для первого живого выступления Дюран Дюран, в лекционном зале нашего колледжа, пятого апреля 1979ого в шесть вечера – практически в учебное время. Исполнительского мастерства там было до известной степени. Недавно я послушал запись этого выступления. Трудно себе представить, что эту группу ждёт аншлаг в Мэдисон Сквер Гарден, зато как шугейзовый (shoe-gazer – манера исполнения с отстраненным видом, «разглядыванием ботинок», принятая у авангардных электро-рокеров, - прим. пер.) проект по производству шума, наподобие My Bloody Valentine или Jesus and Mary Chain, нас могла ждать и совершенно другая карьера.
На нас смотрели наши друзья – двадцать или тридцать человек – чтобы поддержать нас, и мы воспользовались проекционным экраном для показа абстрактных слайдов, чтобы он усиливал смысл песен. The Human League тоже так делали.

От переводчика: главу предваряет скан листочка с описанием первого состава группы, стоит перепечатать.
Duran Duran:
1. Стиви Дюфе: безладовый бас, вокал, ритм-гитара.
2. Найджел Тейлор: гитара, бэк-вокал.
3. Ник Бейтс: синтезаторы, tapes (сэмплы, только на ленте, прим. пер), ритмы.
4. Саймон Колли – бас, саксофон, кларнет.

Музыка изменялась, и мы менялись вместе с ней. Нас овевал ветер перемен. Со времен «Шоковой терапии», мы бессознательно подхватывались всеми изменениями, что происходили в культуре. Мы сильно переросли трехаккордовый гневный шум. Мы стремились к чему-то ещё, к чему-то свежему. Мультимедиа, мода, танцы, искусство. Мы желали всё это соединить.
На обложке «Dusk and Dawn» была черно-белая фотокопия снимка городского пейзажа Нью-Йорка на долгой выдержке, где огни фар струились вперед и назад по Парк Авеню. В верхнем правом углу мы втроём смотрели со странного общего фото, на котором отсутствовали черты лиц. Возможно, такая была задумка, а возможно, я просто «пережарил» контраст на колледжском фотокопире.
Песни назывались так: «Саундтрек», «Сияние ацтекской Луны» (Aztec Moom Rich), «Возьми (Линии и тени)» (Take (The Lines and the Shadows)) - которое могло быть одним из названий Саймона – «Обними меня/ Позируй мне» (Hold me/ Pose me), «Мелодия Люсьена» (A Lucien Melody) и «Соколы не сдаются» (Hawks don’t share).
Я очень гордился этой первой пробой в создании альбома и решил представить его, как мой курсовой (year-end) проект. Каждому студенту было выделено определенное место в главном зале для выставки плодов его творчества. Я покрыл мой кусок стены блестящим черным пластиковым пакетом из мусорного бака и поместил одинокую кассету на столике перед ним. Выглядело довольно симпатично.
Требовалось изрядно наглости, чтобы хранить серьезное выражение лица и не опускать взгляда, когда профессора колледжа и мои сокурсники окружили мою презентацию. Теорию Стива Даффи о свободном понимании искусства я перевел на новый уровень.
Профессор Гранди поднял кассету, осторожно повертел её в руках.
Гранди: «И что же это такое?»
Я: «То, чем я занимался последние шесть месяцев».
Гранди: «И что ты надеешься с этим сделать?»
Я: «Получить контракт со звукозаписью».
Гранди: «Но это ведь не имеет отношения к твоей курсовой работе, не так ли?»
Я: «Почему же? Не вы ли поощряли нас думать более свободно о том, что искусство, а что нет? Это искусство, потому что я так считаю».
(Меня не беспокоило, спустит он мне это или нет).
Гранди: «Хорошо, я рад, что чему-то ты научился за время учебы, Найджел».

Это был мой последний день в академии. Несколько недель спустя я получил письмо, гласящее, что мне отказано от места со всех курсов Бирмингемской Академии, на которые я подал заявку.
Втайне, я был счастлив. Всё, чего я желал, было создание музыки, а чтобы совершенствовать задумку, мы должны были быть группой и играть как можно чаще.
Но я должен был объяснить это маме и папе, если хотел и дальше жить в доме.
Я обратился к ним с гораздо большим смирением, чем к моим колледжским профессорам. То, что я предлагал – не устраиваться на работу (после исключения, - прим. пер) – противоречило самой сути всего их мировоззрения. Они считали моё музицирование хобби, в лучшем случае, о котором говорят с улыбкой, но никак не карьерой.
Моё положение ухудшало, то, что папа был уволен по сокращению – он любил его называть досрочным выходом на пенсию – в пятьдесят семь, и если я добьюсь своего, то через какое-то время мы будем расписываться в получении гос. пособия вместе.
- Мама, папа, мне просто нужно немного времени. Я действительно хочу этим заниматься.
- Не знаю. Джек, ты что думаешь?
Их разочарование было понятным. Они оба мечтали, что их сын будет в университете. Слишком большой кусок горя приходилось им проглотить.
Я должен был привести ещё доводы:
- Я не говорю, что хочу бездельничать. Я не собираюсь сидеть дома. Я буду работать над музыкой. Но я должен заниматься ею постоянно.
Папе этого хватило. Фиаско на работе, приведшее его к «досрочному выходу на пенсию», ошеломило его и выбило из колеи. Мятежник в нём захотел поддержать меня:
- Я думаю, нам стоит дать тебе попробовать. Но только один год.
Это всё, что было мне нужно. Я чувствовал это. Я едва держал себя в руках. Под напором эмоций, таких редких в доме 34, я обнял их и заплакал, потому что понимал значение случившегося.
Мама и папа дали мне кредит доверия и позволение двигаться мне к цели на двенадцать месяцев, и это было их наилучшим подарком мне за всю жизнь.
Надо было хватать момент.

А в следующей главе на сцене, во всех смыслах, появляется Фроджер.

[Tatian]

ЗдОрово! Про Стинга вообще забавно. Ощущение, что музыкальный мир очень тесен.

[Эйлин]

ЗдОрово! Про Стинга вообще забавно. Ощущение, что музыкальный мир очень тесен.

Спасибо! А то на форуме уже эхо... История со Стингом показательна: прорывались к известности как раз самые бойкие и бесстрашные. А про тесен.. Да уж, тем более в Британии, где 60 миллионов упаковано на территорию меньше Италии.
А пириводчег тут баловалась плюшками, в связи с каникулами и карантинами у дитятей на работе, и накатала ещё главу.:)) Пока не началось предновогоднее "мясо", постараюсь писать побыстрее.

[Эйлин]

Глава 15, в которой у дюранов появляются Роджер и БАСУХА. Приятного чтения.

Глава 15. Танцуют все/ Everybody Dance.
Duran Duran в дальнейшем выступили в Центре Искусств Кэннон Хилл 8ого мая (билеты по 50 пенсов) и затем «У Барбареллы», 1ого июня.
Возвращаясь домой в Холливуд с мэйпольского автовокзала, Ник и я уверились, что ДД уже куда-то продвигается. Мы действительно были в контакте с публикой «У Барбареллы». Их реакция была достаточно позитивной, чтобы наше дело нас вдохновляло. Мы выехали на верный путь.
И тут же попали в аварию.
Дни после выступления «У Барбареллы» шли и шли, а ни я, ни Ник не могли пересечься со Стивом или Саймоном. Что, блин, происходило?
А потом, по сарафанному радио (очень «английское» выражение, но word came down the wire это и означает, - прим. пер.), выяснилось, что они оба музицируют в чипсайдском сквоте с несколькими членами «TV Eye», другой местной группы, и среди них был мой давнейший друг Дэвид Твист.
Я примчался к Нику домой на Милл Клоуз.
«Ты, блин, в такое можешь поверить?» - сказал я.
«Идиоты!» - взорвался Ник.
Прошло время игры в «Шлягер». Ставки становились слишком высокими.
Мы были ошеломлены. Но не сломлены. Мы были в гневе.
Гнев – это хорошо.
Гнев оживляет. Вы когда-нибудь замечали, как часто футбольная команда начинает играть лучше после того, как одного из игроков удаляют с поля? Уверен, Мальколм Гладуэлл (англо-канадский социальный журналист, - прим. пер.) должен иметь на это теорию. Нас загнали в угол. Стив и Саймон осмелились сбросить нас со счетов, думая, что без нас им будет лучше.
Мы отступили в комнату над магазином игрушек и строили планы отмщения.
Кризис нужно было преодолеть.
Что мы с Ником могли сделать? Мы позвонили Энди Уикетту, вокалисту TV Eye, оставшемуся, как мы узнали, без работы, и попросили его присоединиться к Дюран Дюран. Он ухватился за предложение. Это была игра кровей за музыкальный трон, с бирмингемским акцентом.
Энди устроил нам встречу с Роджером Тейлором, ударником одной из лучших бирмингемских групп, «Scent Organs» («Органы нюха», - прим. пер). Вчетвером мы встретились за домашним ужином в следующую пятницу.
Роджер Тейлор – один из обаятельнейших парней, кем-либо встреченных. Он работал на конвейере, на машинном заводе Rover в Солихалле, как и его папа, но хотел быть профессиональным музыкантом.
Для парня, который превыше всего любил выбивать из своих ударных шквал огня, Роджер обладал очень непринужденными и спокойными манерами. В нем проскальзывало что-то из пятидесятых, в его прическе под Джеймса Дина и преппи-стиле в одежде (Джеймс Дин – культовый актёр 50ых, герой «сердитого поколения», трагически погиб; преппи - стиль в одежде а ля Хогвартс или частная школа: белые рубашки, пальто, шерстяные брюки, цветные свитерки, - прим. пер.). И репутация Роджера шла впереди него. Когда год назад Damned (ещё одни панк-отцы, - прим. пер.) играли «У Барбареллы», их ударник, Рэт Скэбис, выскочил из-за установки и предложил любому смельчаку из публики занять его место. И Роджер занял.
Я не мог себе представить, что Роджер захочет играть с нами. Я думал о нём, как музыканте иного уровня. Но он умел чувствовать, куда дует ветер, и не хотел больше просто баловаться ерундой. Он хотел заниматься музыкой, обладавшей энергией и мироощущением панка, но в то же время более новой и необычной. Роджер согласился придти и поджемовать с Энди, Ником и мной.
Дюран Дюран версии 2.0. выселилась из магазина игрушек и установила аппаратуру на втором этаже чипсайдского сквота TV Eye, где до сих пор жил Энди Уикетт, создав музыкальную зону, дружелюбную к новой музыке будущего, пока «Ястребы Подземелья», новая группы Стива и Саймона – ублюдков! – обитала на третьем этаже, работая над своим наследием Боба Дилана и Роллинг Стоунз.
Сцена была настоящим полем битвы между группами.
Группировки неизбежно пересекались; были бесчисленные стычки на таких нейтральных демилитаризованных зонах, как ветхая кухня на цокольном этаже, где никогда не мылась посуда и где обменивались сигаретами и насмешками.
Привкус элитарности порой расползался с третьего этажа, особенно когда мы начинали развивать наш звук, смешивая его с танцевальноподобными партиями. Когда Роджер только присоединился к группе, я всё ещё играл на гитаре и начал оттачивать более ритмичный стиль, который сочетался бы с его ударными.
Музыкально мы выходили за пределы панковского «аквариума», а также завели себе "светскую" жизнь. Нам понравилось обретаться в винных барах вроде Hawkins, рядом с Virgin Records на Корпорэйшн-Стрит. Девушки там были привлекательней, и нас принимали и относились к нам лучше, чем в закоптелых бримингемских пабах.
Бары также расширяли наши музыкальные вкусы. Впервые я услышал песню Chic «Танцуют все» как раз в винном баре. Влияние этой песни на меня было огромным, потому что бас-гитара в ней оказывалась лид-инструментом. Я никогда не слышал, чтобы бас играл таким способом. Эта запись была для меня такой же революционной, как и «Анархия в Британии». Я одолжил бас-гитару из спальни Энди Уикетта и начал играть на ней. Я обнаружил, что довольно легко имитирую стиль игры басиста Chic, понятия не имея, как его зовут, вместе с басовыми партиями из другого диско хита, “You Make Me Feel (Mighty Real)” певца Сильвестра. Когда мне не хватало техники, я восполнял её энергией.
Идея играть в стиле этих диско групп взволновала меня и Роджера, и мы начали выковывать звук вместе. Мы даже начали рассуждать о ритм-секции, термине, который, я уверен, никогда не использовался в панк-роковых группах. Бас вступал во владение, сливаясь на низких нотах с бас-барабаном Роджера. Мне нравилось взаимодействие и обмен энергией, который происходил между нами.
И вот что подсказывали мне инстинкты: сосредоточься на басу. Вопрос с гитаристом решится достаточно быстро. Я решил вложить свои скудные наличные средства в собственную бас-гитару – недорогую копию Hondo, которая смотрелась круче, чем была на деле.
Я часто думаю, с бессчетными часами, которые я провел, глядя на лицо Роджера год за годом, как же мне повезло смотреть на такое славное, неосуждающее, дружелюбное лицо. Он также самый неунывающий парень из тех, что я знаю. Хорошее инь для моего янь.

[Tatian]

в комнату над магазином игрушек

Ник сказочный во всём, в каждой мелочи. Наверное, это самый сказочный человек в прямом смысле.

[CrazyFan]

Ааа... сколько всего написано. Сейчас отойду от поездки и каааак засяду читать

[Эйлин]

Тем временем, готова 16ая глава. Она и 17, 18 - короткие. Но любопытные. Комментировать пока не успеваю, лучше побольше переведу. Но я очень рада, что вы читаете и оставляете мнение.

Глава 16. Планы на Найджела/ Plans for Nigel.
Следующим шагом было попадание в настоящую студию звукозаписи. Боб Лэмб был своего рода легендой среди бирмингемских групп. Он был ударником в группе Стиви Гиббонса, корифеев пре-панковой эры бирмингемского рока. Их успех не был огромен, но они попали в Top of the Pops с кавером песни Чака Берри «Tulane» и проехали по аренам США на разогреве у the Who, чьими фанами были. Боб вложил свои гонорары в небольшую, но отличную четырехдорожечную студию, установленную в гостиной его квартиры на Кингс Хиз.
Он был обаятельным и ободряющим продюсером, «акушеркой», ответственной за рождение UB40 (известная рок-группа, - прим. пер), спродюсировав их первый хитовый сингл, «King», и дебютный альбом, «Singing On». Это вдохновляло бирмингемские группы, потому что UB40 были уникумы; они танцевали только под свою дудку (в оригинале «под их барабаны», - прим. пер) - записывая свои альбомы с минимальными тратами, выпуская их под своим лейблом – и венцом всего был мировой хит.
Энди Уиккетт, Роджер, Ник и я забронировали день в студии Боба. Это был наш первый опыт мультитрековой записи. Первое, что сделал Боб, - с любовью озвучил микрофонами установку Роджера. Я никогда раньше такого не видел. Он нашел время, чтобы найти правильный звук для каждого барабана. Я был заинтригован кабелями, штепселями, ручками и кнопками. Я не понимал, почему понадобилось столько времени, прежде чем я услышал первые звуки игры. Мы записали четыре песни, включая наш первый эскиз к “Girls on film”. Я накладывал бас-гитарные партии вместе с ударными Роджера, и затем отдельно наслоил гитарные, потому что мы всё ещё не нашли постоянного гитариста. Прослушав заново наши первые грубые миксы, мы поверить не могли в то, что Боб сделал с нашим звучанием. Он полностью ухватил диско влияние и отдельно записал тарелки Роджера, использовав прием, которому он научился у продюсеров американского диско. Наш звук был тугой, энергичный и модный, и с помощью Боба мы перешли из хрупкой среды школьной самодеятельности к созданию жизнеспособного, танцевального звука поп-группы.
На вкладыше демо-касетты, я ещё числюсь под своим первым именем, Найджел. Но вскоре после этого я решил, что поп-звезда по имени Джон Тейлор звучит лучше, чем Найджел Тейлор.
Я мучился Найджелом годами. Это имя слишком часто пародировалось как имя для тормоза и ботана. В телешоу Монти Пайтона «Старшеклассник-дурачок года», самого большого дурачка из них всегда звали Найджелом. Следующий день в школе после трансляции был ночным кошмаром. А у XTC только что вышла песня «Строим планы на Найджела», про соседа Goody two-shoes («Хорошего до отвращения», выражение означает ботаника-ханжу-задавалу сразу, - прим. пер.).
Найджел должен был уйти.
Но Джон – Джонни – был рокером. Джонни Роттен, Джонни Фандерс, Джонни Рамон.
Это было больше, чем взять сценический псевдоним. Мне нужно было перевоссоздать себя. Не быть мамино-папиным сыном. Я не хотел зваться Найджелом ни для кого: ни для группы, ни для друзей, ни для семьи. У мамы ушли годы, чтобы смириться с планом Джона.
Будут ли люди относиться к Джону так же, как относятся к Найджелу? Это как блондинки и брюнетки.
Если бы я был дальновиднее на свой счет, мне стоило бы сохранить Найджела и быть единственным Найджелом в музыкальном бизнесе, битком набитом Джонами и Джонни. Но мне в это не верилось.
(Прим. пер: сразу видно, откуда растут ноги у Тигрячьих проблем. Слишком часто неуверенность, нелюбовь к себе приводят к саморазрушению, когда люди пытаются прикрыть это темнотой и грязью.)
Ник и я думали в одной тональности. Но его имя ему нравилось. А вот фамилия – Бейтс – в картину не вписывалась. Мы подробно обсуждали возможные варианты.
Джон, Джонни, Джан (Jon) Равель? Возможно.
Николас, Ник, Нек (Nik) Диор?
В конце концов мы остановились на более прозаичных Джоне Тейлоре и Нике Роудсе.
Фамилия «Роудс», казалось, верно смешивала высокую и низкую культуры, подобно тому, как это делали (их фамилии тоже были Rhodes, - прим. пер) менеджер the Clash Берни и верховная жрица моды Зандра.

[Tatian]

Он был обаятельным и ободряющим продюсером, «акушеркой», ответственной за рождение UB40

Невероятно, как же тесен музыкальный мир. Я же говорила, что к Дюранам я "пришла" от UB40...

[Эйлин]

Следующая глава. Пока меня не запрягли обратно!!!

Глава 17. Legs for days*.
(Непереводимое выражение, описывает привлекательность девушки с красивыми ногами, типа «мировые у неё ноги», - прим. пер.).
В компанию к нашим новым именам и новому звуку, который помог нам создать Боб Лэмб в студии, для выступлений нам требовался постоянный гитарист. Становилось ясно, что чутье на бас меня не подвело, и ударно-басовая энергия, развитая мною и Роджером, действовала. Плюс, в 1979ом сотни парней хотели играть на гитаре, и очень мало хотело играть на басу. Мы встретили Алана Кёртиса, лондонца, жившего в Крэдли Хиз со своей подружкой, и попросили его присоединиться. А как экстра-участника при надобности, мы привели нашего друга Фоззи из “Vision Collision”, чтобы добавить душевных гармоний (гитарной игры, как поняла, - прим. пер.). Уверенность группы на сцене росла.
В сквоте наше новое музыкальное направление вызвало презрение и подозрения. Перетаскивая нашу аппаратуру вверх по лестнице, обратно в комнату Энди после выступления, мы натолкнулись на слова «ДИСКО – ОТСТОЙ!», намазанные красной краской по входной двери.
Мы были слишком воодушевлены нашим прогрессом, чтобы беспокоиться из-за такого ребячества. В своём пуризме, «Ястребы» – а это была их кисть – устарели. Мы делали что-то новое, черпая вдохновение из новых событий, а не двадцатилетней давности. Мы пробовали инновации. А они безнадежно отставали.
Но не всё было радужным. Наши отношения с Энди охладились, и после ещё пары концертов с ним, мы решили оставить его. Ничего личного не было, но Ник, Роджер и я просто не могли представить с ним долгий путь, а долгий путь был тем, к чему мы стремились.
Мы заменили Энди Джеффом Томасом, вокалистом старой группы Роджера, the Scent Organs. И был поступок, который ещё больше оскорбил ушедшего вокалиста: девушка Энди, Джейн, осталась с нами, встречаясь теперь с Ником, и помогая делам группы. И в то же время, я начал встречаться с бывшей девушкой гитариста «Ястребов».
Она была первой девушкой, с которой я спал. На следующее утро мы вместе пошли в церковь, ведь она была хорошей католической девочкой. Битвы групп из-за этого стали постоянными.
Я хотел быть с девушкой, конечно же. Сладкий взгляд пары глазок никогда не вредил музыкантам. Но я не собирался зацикливаться на этом. Меня абсолютно не интересовал брак, и я слишком посвятил себя нашей группе, чтобы быть действительно хорошим бойфрендом. Де-факто, я не имел ни малейшего представления о том, как быть хорошим бойфрендом, ещё около двадцати лет.
Джейн, Ник и я той зимой поехали в нашу первую экспедицию на знакомство с рекорд-компаниями в Лондоне. Мы отдали наши новейшие демо-записи в Island, Phonogram и EMI.
Мы фактически пролезли в отдел по артистам и репертуару в Island и проиграли кому-то из них песни.
- Откуда вы, ребята?
- Бирмингем.
- Северная окраина, да? Как называется группа?
Мы сказали ему. Он в раздумье постучал по кассете ладонью.
- Ладно, поставьте это.
Нашу песню включили. Он одобрительно покивал. Мне нужно было в туалет.
После последней песни, он со стуком вытащил ленту из проигрывателя и придвинул её назад к нам. Мы сказали:
- Можете взять себе. На кассете наш номер.
Он внимательно пригляделся, как будто убеждаясь, что мы не лжём.
- О да, конечно. Буду знать. Спасибо, что пришли.
И мы вышли обратно на улицу, на площадь Святого Петра.
В Рождество, Джейн покинула нас. Досадно. У неё были мировые ноги (как раз legs of days, - прим. пер.). Просто нам их было недостаточно, чтобы получить контракт со студией.

В главе 18 Джон пишет не о самой группе и своей жизни, а о новых событиях в культуре и жизни. Интересно, ведь далекая от нас страна-эпоха.